Bleach. Рангику|Орихиме
"Рангику/Орихиме. Учить играть на фортепиано."
Музыка, рожденная сухими значками-нотами – скупая и скучная. Чаще всего – просто мертвая.
Орихиме неуверенно касается кончиками пальцев клавиш. Фальшивые, фальшивые звуки складываются в тусклую мелодию. Смысла в ней нет – он давно стерт неумелыми музыкантами.
От чужого тепла закружилась голова. Иноуэ спутала клавиши, взяла слишком высокую ноту: руки неловко тряслись.
Мацумото аккуратно закрыла ее глаза ладонями.
-Импровизируй.
Экспромт – то же самое, что танец на острие ножа. Одно неправильное движение – и все предыдущие труды обращаются в пыль.
Орихиме с удивлением понимает, что мелодия у нее – живая.
Bleach. Гриммджоу, некий персонаж икс
"Любой из арранкаров. Прошлая человеческая жизнь, причина смерти. AU"
-И каким-то макаром все вновь закончилось хорошо, - он довольно скалится. Вечер закончился удачей.
Дремлет стылый вечерний туман, рваными кольцами затягивая лес в свою дремучую сеть. Жемчужины звезд блестят в разрывах листы, как бисер. Полумесяц луны истаял в клочьях облаков. Темно, темно в лесу, мерещится за каждой ветвью, за каждым папортниковым листом дикий звериный глаз.
Спиралью скручиваются потроха, змеями сворачиваются на сырой земле. Под шкурой – горячее-горячее мясо и литры крови. Пауки сползаются – растягивать серебряные паутины, ловить черных сухих мух, что скоро слетятся на запах. Осязаемо пахнет смертью – он чувствует звуки одной лишь кожей.
-Давай быстрей, - брат торопит, нервно перебирает деревянные бусины браслета. Непривычна ему влажная и душная ночь, и нет огня в руках. С неба рукой не схватить звезду.
-Подожди.
Мертвый золотистый глаз спутан белой пленкой – словно хрустальное стекло он, гладок и холоден. Когти темны и востры, как пики, глубоки борозды от них. Легко прошили бы они насквозь – но Гриммджоу оказался быстрее. Черная шкура расходится под лезвием ножа – так просто и послушно, как рисовая бумага. И богатые дамы в свете прельстительно воскликнут: «Ах! К черным глазам – черная шуба, дорогая!».
Черная, черная кровь вязнет на лезвии – и стекает вниз, капает на тревожных глухих пауков. Суматошно разбегаются они, в слепом ужасе прячась во мхе. Не остается ни цепочки следов, ни нитей паутины. Еще теплая шкура греет плечо.
-Идем.
Брат нетерпеливо хватает за запястье и тянет, тянет вперед. Гладки пальцы – и мнится, что нет узоров на них. Черны треугольники татуировок.
Он спешит, тянет к дому – к кровати, где одно одеяло для двоих. Только там они задыхаются от невозможности не быть. Они падают, падают, падают, нарушают законы, морали, заветы. Не суждено им было быть вместе, и души разделены.
Ему уже не видится хищный желтый глаз за ветвью, за папоротниковым листом. Гибко тело пантеры, туман узит легкие шаги. Тугой горячий ком органов скоро согреет истерзанное голодом чрево. А рука со срезанными ногтями будем бессильно царапать землю.
DMC. Леди|Неван
"Леди/Неван. Леди оказывается не так бесстрастна, как можно было предположить."
Выбирая богов, люди выбирают свою судьбу. Стали прахом давно Пречистые, да исчезли во мгле – а люди поклоняются, поклоняются взлелеянным алтарям, ласкают взглядами сухие, мертвые маски. Души затянуты в сеть, и в безбожии так легко обвинять.
Девочка, совсем девочка с разными глазами шепчет молитву, такую иссохшую и бессмысленную – вязи слов давно утратили силу, не убоится их рыжая демонесса. Заживо гниет она в потонувшим театре, русалочьи смеется и зовет к себе. Ах, как же просто попадали моряки в холодные объятия, и страшно задыхались ее смехом.
Стрелы летучих мышей обхватывают тонкий стан – и чудится, чудится, что жесткая геометрия живого платья превратится в украшенный лилией корсет. Кровью омыта изогнутая линия губ. Безмолвно зовет она в свои владения, где шепчутся тени, не доверяя слова воздуху.
Легки шаги, а театр раскрывается, как ребристая раковина, обнажая рыжеватый жемчуг своего нутра. Ржавеют волосы в радужном свете софитов. И летучие мыши суматошно вьются вокруг тела. Хмелеет и тяжелеет взгляд – русалка, действительно русалка, ничуть не демонесса. Лишь спирали раковины не хватает ей в легкой, прозрачной руке.
И глаза у нее – рыжие-рыжие, уставшие. Подвержены сомненью повелители снов, она выкрала их иссеребренные путы иллюзий. Давно отреклась она от идолов, и сама выбирает себе рабов и хозяев. Греховные мысли не тревожат ее.
Летучие мыши разлетаются черным вихрем, тревожась и сторонясь прикосновений. В ладонях гнездится тоска, дремучая и глухая. Она ждет, ждет чего-то – тихо и безмолвно умирая от ожидания. Время замерло в Хроносовом клубке.
Она не избегает горькой, лавандовой ласки – хотя ей легко серебряно засмеяться и убить поцелуем. Губы солены, будто та самая завитушка раковины, в которой шумит море. Гибко тело, а курчавые волоски липнут к пальцам. Лютой, звериной тоской пропитана она, и до смерти пронизана ядом чуждой не-любви.
...А позже они не успевают спросить имен – полудемон идет по следам, замытым соленой водой водопада. Мальчик-смерть прерывает ожидание.
Bleach. Гриммджоу, Ренджи
"Гриммджо/Ренджи или наоборот. Ренджи находит едва живого Гриммджо возле руин Лас Ночеса"
Кто заставил его верить сухому, острому песку? Осколки стеклянных деревьев изранили руки, растравили старые шрамы. Крестом пересеклись воспаленные рубцы на груди. И песок вокруг напитался кровью. Потревоженные ящерицы выбирались из узких нор, а меч затерялся в песках.
«В ком тело – пакля, сердце – горстка серы, состав костей – валежник, сухостой» иногда говаривали в четвертом отряде, простирая ладони над ранами. Зеленое сиянье стягивало затвердевшую кровь. Черная ткань мягко касалась заживших ран, и снова шли в бой исцеленные.
Кипуч порыв, и Ренджи сам не понимает, зачем лечит выстывшего изнутри арранкара. Прозрачное тело пронизывало ладонь. И облака по небу плыли безмятежно, совсем как белые лепестки по воде. Верно, где-то далеко ледяные цветы раскрывались в руках маленькой синигами, которая не страшится огня.
Воздух полон острого песка, и арранкар едва успевает выкашливать невидимое стекло вместе с кровью. Глаза его не видят свет, а кожа холодна, так холодна. И он слепо цеплялся за руку, на ощупь пытаясь определить – кто его спас? Голос срывался на хриплый выдох, и не разобрать слов. Ребра рвано ходили под кожей, и тяжко, так тяжко дыханье.
Не чувствовать, не видеть – облегченье, незачем арранкару знать, кто его излечил. Туго стянуты закрывшиеся раны бинтами, а песок заметает следы.