Одной рукой Гарри вцепился в снич, другой отвесил Малфою в нос. Ноги тем временем отпнули сразу два бладжера. А потом он нахрен отбросил метлу и полетел как супермен!(с)
Итак, под катом бессвязный поток сознания, сюр, тонна фарса, наркотики, мат и рок-н-ролл. А, и Джокер. А если серьезно - то я написала непонятную муть, годную разве что на собственное слюноотделение. Объем цитат на единицу текста превышает абсолютно все нормы. И множество намеренных повторов, да. "Ожидание пожара", Джокер, Бэтман, PG -Когда-нибудь ты сломаешься, - говорит Джокер. -Реальность мешает галлюцинировать, - говорит Джокер. -Гореть значит греть, - говорит Джокер. -Если ты сломаешься, я убью тебя, - говорит Джокер. -Такие сны не несут облегчения, - говорит Джокер. Где-то вдалеке огонь лижет сухие кусты и, кажется, людей – от их криков невыносимо болит голова. Пригоршня таблеток может лечить хоть от жизни, хоть от смерти – не для того ли придуманы лекарства? Сны становятся тяжелыми, как камень, но в них нет рыжих ведьм и надрывных хрипов. Алые капсулы оставляют горький привкус на языке. -Ты будешь не терпеть состраданья, не испытывать жалость, - говорит Джокер. -Ты сойдешь с ума, - говорит Джокер. -Я сожру тебя заживо, - говорит Джокер. -Это называется каннибализм и не приветствуется в большинстве обществ. -Интересно, а у тебя стальные кости? – говорит Джокер. -За правильный ответ вы можете получить десять миллионов! – кричит телевизор. Верно, это Джокер вел за собой толпы обезумевших от страха крестьян и бросал факелы в сухой хворост. Рыжие волосы превращались в дымные и ломкие угли, и он попирал ногами черепа и дальше искал ведьм на шабаше. Чумное безумие тянулось за ним, как мантия. -Барбитураты вызывают зависимость, - говорит Джокер. -У тебя будет атония мышц, - говорит Джокер. -Если смешать бензин и колу, получится напалм, - говорит Джокер. -Все, чем ты дорожишь, рано или поздно будет выброшено на помойку, - говорит Джокер. Он по-прежнему предпочитает скрывать лицо – капюшон сменился мраморной маской, вплавленной в кожу. Едва он ступает по улицам, ведьмы забиваются в переулки – их иссохшие тела слишком хрупки, они не выдержат прикосновения бога нового мира. Бога мира, где нет места жалости и красоте. Горят мосты, горят дома, горят люди. -Если мы помним прошлое, то и должны помнить будущее, - говорит Джокер. -Надо улыбаться, чтоб живым казаться, - говорит Джокер. -Я помнил тебя до того, как мы встретились, - говорит Джокер. -В точку! – кричит телевизор. Сердце глухо тикает в груди, как бомба замедленного действия. Пористые слоя перикарда и эндокарда плотно смыкаются в три полулунных клапана – они не позволяют сработать огнепроводному шнуру от механических сокращений. Пальцы Джокера выбивают злое вальсовое «раз-два-три, раз-два-три» в такт тиканью. Подушечки по очереди впиваются в узкую клетку ребер – кажется, по едва зажившим костям снова ползут змеи-трещины. Почему-то его пыльные и сухие руки совсем не пахнут порохом – скорее, засушенными травами из китайской лавки. -Наркотики вызывают необратимые изменения в нервной системе, - говорит Джокер. -Я уже и не помню, откуда эти шрамы, - говорит Джокер. -Галлюцинации – это изнанка мира, - говорит Джокер. -Опусти на меня взгляд и увидишь глупца; подними и увидишь Бога; посмотри прямо на меня, и ты увидишь себя, - говорит Джокер. -Крем после бритья, жизнь после смерти, любовь после секса. Кофе без кофеина, ломка без дури, секс без презерватива. Есть в этом что-то мазохистическое, - говорит Джокер. К блестящей мозаике стен прижимаются ряды красных канистр – с их плоских боков ржавчина стекает прямо на пол. Масляные лужи могли остаться от бензина, а могли быть последними следами от несчастных самоубийц, преградившим путь Джокеру. Эти грязные потеки наводят на мысли о канализации и о том, что в ней происходило – разве это не есть врата в преисподнюю? Сквозь рваные обрывки чужих мыслей слышен смех и журчание воды, слышно собственное хриплое дыхание, слышно, как в организме протекают обменные процессы. Слышно, как умирают чувства и эмоции, раздавленные барбитуратами. Хочется уснуть или умереть. -Ножи забрали у меня вместе с баллоном нервно-паралитического газа, винтовкой и бомбами. Доктор сказал, что я был плохим мальчиком и дал мне вкусную таблетку, - говорит Джокер. -Никто не может внятно ответить на вопрос, в чем смысл его существования, - говорит Джокер. -Ты ничем не отличаешься от братьев Харвиков, - говорит Джокер. -Покажи мне свою пиздецкую интеллектуальность как способ выживания в этом мире, давай же, - говорит Джокер. Пружины пошло и восторженно стонут, когда Джокер присаживается ближе, по-турецки скрестив ноги. Вокруг него царит положенный культ вещей: стопки бумаг с многоуровневыми планами, искореженные голодом карандаши, флешки, пустые бутылки, таблетки, канистры, бочки. Понадобятся столетия, чтобы разрушилось это рукотворное святилище – если, конечно, религиозные фанатики не возведут минутное убежище в ранг святыни. Кто-то говорит, что случайности не случайны? -Неслучайные случайности и есть судьба, - говорит Джокер. -Жизнь – тропа, которая ведет вдаль. Каждый находит свое, - говорит Джокер. -Убить тех, кого любишь, это не самое страшное. Есть вещи страшнее. Например, безучастно стоять в сторонке, пока их убивает мир, - говорит Джокер. -Неважно, сколько умирает людей, все равно почти все остается по-прежнему, - говорит Джокер. Он перестает отсчитывать время на таймере и жаждет лишь сухого слияния душ. Горсть пятицентовых монет грохочет внутри черного ствола обреза. -Смерти на самом деле не существует. Мы войдем в легенду. Мы останемся всегда молодыми, - говорит Джокер и раскатисто хохочет. При свете огненных всполохов его искореженный рот кажется раскрытой раной, а волосы сворачиваются в вонючие угольные спиральки – как у ведьмы со средневековой гравюры. Его взгляд – как прикосновение, липкое и жадное, растянутое во времени и нарочито похотливое. Черная роба, плащ спадает с плеч – ему не нужна маскировка и крест, чтобы убивать сукиных сынов и по ту сторону. Маленький Брюс Уэйн смотрит вперед, сжав руки в кулаки – его лицо перекошено от ужаса. -Еще увидимся. Мраморная маска падает на пол, ржавеют волосы. В бесцветную темноту они падают вместе. Где-то далеко плачет маленький Брюс Уэйн.
Одной рукой Гарри вцепился в снич, другой отвесил Малфою в нос. Ноги тем временем отпнули сразу два бладжера. А потом он нахрен отбросил метлу и полетел как супермен!(с)
Кажется, именно это чувство и называется точкой невозвращения. Я только и делаю, что лажаю.
Одной рукой Гарри вцепился в снич, другой отвесил Малфою в нос. Ноги тем временем отпнули сразу два бладжера. А потом он нахрен отбросил метлу и полетел как супермен!(с)
Устал я от комиксов про Бэтмана, а особенно - от ваншотов. Меня раздражает, что я воспринимаю Джокера по-разному: он и манипулятор, и садист, и мазохист, и ребенок, и существо с абсолютно другим восприятие мира, и страдающий манией величия... Полностью образ не собирается, хоть ты тресни. Может, мешает знание того, что Джокер кого-то любил, а не только выбрасывал из окна и избивал до полусмерти. Не знаю. А еще комиксы противоречат друг другу. И фильм выпадает из общей картины. И мультики. Путаница. Драбблы не могут закончиться из-за этой хаотичности.
Одной рукой Гарри вцепился в снич, другой отвесил Малфою в нос. Ноги тем временем отпнули сразу два бладжера. А потом он нахрен отбросил метлу и полетел как супермен!(с)
Кажется, до меня все дошло только сейчас. Дошло же?
Одной рукой Гарри вцепился в снич, другой отвесил Малфою в нос. Ноги тем временем отпнули сразу два бладжера. А потом он нахрен отбросил метлу и полетел как супермен!(с)
Одной рукой Гарри вцепился в снич, другой отвесил Малфою в нос. Ноги тем временем отпнули сразу два бладжера. А потом он нахрен отбросил метлу и полетел как супермен!(с)
А привередливый фиколюб вечно чем-то недоволен - то отсутствием должного количества фиков, то придирается к малейшему отхождению от характеров. Люблю я Бэтмана и Джокера - а вот красивых фиков про них совсем нет. То Джокер умильно-кавайный, то Брюс дьявол во плоти.
А еще список моих фиковых "хочу" все растет и ширится: например, страстно желаю джена иил фемслеша по "Тропе", "Devil May Cry" и "Soul Eater".
Одной рукой Гарри вцепился в снич, другой отвесил Малфою в нос. Ноги тем временем отпнули сразу два бладжера. А потом он нахрен отбросил метлу и полетел как супермен!(с)
Как же Мишель хорош, как андрогинно сексуален. Девушка из него невыразимо прелестна - ах, эта высокая прическа, веер, корсет, круглая мушка! И при всем этом параде он остается мужчиной с невероятным голосом. Да и в латексном костюме и на цепи он тоже чудо как хорош - как же он вырывается из рук, из клетки. А это выражение лица, с каким он едва не укусил свою тюремщицу! Наслойка двух противоречивых образов - дикого мужчины и изысканной женщины - просто кружит мне голову. И Петр с подносом весьма интересен. Зато все остальное в клипе прошло мимо меня - блестки, мишура, девушки в автоматами, некий мужик с страпоном совсем меня не заинтересовали. Безмысленно как-то получилось, хоть и профессионально сняли. Любительские съемки "Мечты о весне" зацепили меня куда сильнее. А сейчас просто восхищение двумя чудными образами, ничего более. читать дальше
А теперь объясни-и-ите мне, как скачать сие с ютуба?
Одной рукой Гарри вцепился в снич, другой отвесил Малфою в нос. Ноги тем временем отпнули сразу два бладжера. А потом он нахрен отбросил метлу и полетел как супермен!(с)
Хоть плачь - откуда бы взять места, что бы приткнуть новых книг? Шкаф забит различными детективами, до которых весьма охотча моя мама(хоть я и в упор не понимаю, что они делают в МОЕЙ комнате), стопки на полу, столе и стуле уже итак едва держатся. Раздражает доисторический пылесос, который занимает все место под столом - туда бы поместилась бы достаточно много книг. Надо взять ящик из-под бананов и сложить туда хотя бы старое и нечитаемое фентези, купленное еще при царе Горохе. И отнести все на чердак бабушке - там ему самое место. Иронические детективы туда же бы, эх... А Лавкрафт поистине прекрасен, да. Не то что бы особо страшно, но меня привлекает его недомолвки, а не сухое и рациональное объяснение всему-всему-всему в конце. Пока прочитала только "Дагон" и "Усыпальницу" и пищу в восторге. Зато трижды подступилась к "Музыке Эриха Цанна", да три раза позорно бросила на первой странице - грамотные переводчики просто вымораживают. А особо скверен для меня перевод фамилии "Zann" как "Занн". Ну и что поделать теперь, если я из-за такого варианта перевода просто не могу читать десятистраничную повестушку?
А еще я прочитала "В склепе". Боже мой, сколько ассоциаций. И, кажется, ко мне потихоньку возвращается умение писать - во всяком случае, дело с мертвой точки сдвинулось. Благодаря трем вышеуказанным рассказам я переполняюсь мыслями - как же хороша для меня кладбищенская тематика.
Одной рукой Гарри вцепился в снич, другой отвесил Малфою в нос. Ноги тем временем отпнули сразу два бладжера. А потом он нахрен отбросил метлу и полетел как супермен!(с)
брюзжание о ассасинах и неких изобретателях Все, пунш в кастрюле закончился, осталось только пара капель на самом донышке. Уносите. Смотрю, что Леонардо получился просто чудным что в профиль, что в анфас. И любопытный, и общительный, и смешливый - только немного смущает его активная деятельность. Может, я неправильные книги читала, но все мерещится мне, что не был он таким трудоспособным. Ну да ладно, был бы он ленивым - скучен был бы, да здравствуют издательские домыслы! И впрямь, хочется в охапку его взять и увезти его куда-нибудь(что и проделывает Эцио, судя по всему - последние последовательности Леонардо прожил в его вилле), да и закрыть двери накрепко, что бы не украли такое чудо. Только обидно немного, что Кодекс кончился и Леонардо сразу куда-то исчез - все, его роль для сценария отыграна, история, забирай да Винчи от греха подальше, пока слешеры не разбуянились. А слешеры еще долго пищали с Альтаировских доспехов в сочетании с маской - ну в них Эцио средневековый садист, ну честное слово. Только хлыста не хватало для полноты образа. А вот зато в последних последовательностях Аудиторе сорокалетней(пятидесятилетней?) выдержки напрочь испортил все впечатление. Где тот разгильдяй, который по ночам бегал по крышам к дамам сердца и дрался со стражей на кулаках? Нет его, теперь он ходит к воровкам, или то и вовсе по борделям, а дерется на мечах-стилетах-пистолетах. Скучен - и никакие яблоки, посохи, боги меня в этом не переубедят. Последние воспоминания были откровенно скучны - хотя, может я просто недовольна исчезновением Леонардо, вот и выношу все зло на Эцио. Так и хочется сказать "Ой, усы-то он где-то за кулисами потерял, а спохватился к последнему акту". И о последних актах - не устану восхищаться летающей машиной, дедушкой современного аэроплана. В первом полете Эцио просто эпически врезался в крышу дома, и поэтому потом последовали весьма интересные и смешные диалоги. Стоит только вспомнить, с каким лицом Аудиторе выдал: "А, Антонио, знакомься - это мой друг Леонардо, изобретатель этого...этого...этого куска дерьма!" Самое интересное было то, что да Винчи даже не обиделся на такой эпитет - только мирно согласился, да придумал, как увеличить дальность полетов. Не перестаю им восхищаться - какой же он забавный, даже когда расстроен. А как его бросает из уныния в детский восторг! Какие эмоции, какие сумбурные мысли - такое чувство, как будто он даже мыслит зеркально.
Одной рукой Гарри вцепился в снич, другой отвесил Малфою в нос. Ноги тем временем отпнули сразу два бладжера. А потом он нахрен отбросил метлу и полетел как супермен!(с)
Одной рукой Гарри вцепился в снич, другой отвесил Малфою в нос. Ноги тем временем отпнули сразу два бладжера. А потом он нахрен отбросил метлу и полетел как супермен!(с)
Патриархия борется против уникального центра для детей-инвалидов Недалеко от Домодедово есть уникальный медицинский центр для детей-инвалидов под названием «Детство». Уникальный — в том смысле, что другого сравнимого по качеству реабилитационного центра у нашего государства нет. Ежегодно через поликлинику и лечебные отделения центра проходит около 30 тысяч детей, больных ДЦП, аутизмом, синдромом Дауна и другими заболеваниями. К сожалению, центр соседствует с женским монастырем, и руководство монастыря делает всё для того, чтобы заполучить один из двух корпусов центра (сейчас там поликлиника, школа, психоневрологическое отделение). Монахиням в их борьбе помогает ряд чиновников Московской области. В понедельник мы туда съездили, чтобы на месте получше разобраться в происходящем. Подробная информация доступна в tvm2008, в официальном пресс-релизе фонда «Здравомыслие», на нашем канале youtube.
Идет суд за территорию. В Патриархии заявляют прямо: «Учреждение должно выехать. И долг государства — сделать все для этого». Из бюджета выделены деньги на реконструкцию медицинского корпуса — но реконструкция заблокирована, так как корпус попал в «охранную зону» монастыря. Между корпусами идет тропинка в семьдесят пять шагов, но проходит она по монастырской земле. Настоятельница распорядилась закрыть калитку, и теперь детям-инвалидам и их родителям приходится обходить территорию монастыря, один километр вдоль забора. Лишь бы дети не мешали монахиням духовно совершенствоваться. Монахинь там, кстати, 25 штук. Понимаете? 25 монахинь живут на 32 гектарах и уничтожают центр, который ежегодно помогает десяткам тысяч детей.
Оказалось, что кроме детей есть еще и местные жители, которых монастырь выживает еще более эффективно. Рассчитывать на реакцию журналистов жителям не приходится. «Мы сидим без воды и отопления, потому что коммуникации сломаны, а монастырь не пускает на территорию ремонтников», — рассказывает Зоя Митрофановна Макарова. И добавляет: «Наверное, будут ждать пока мы умрем. А что, нас три старухи. Моя мама – ветеран войны, ей 103 года». О собственном огороде не может быть и речи. А у соседей и вовсе дом подожгли.
Монастырь напрямую подчиняется патриарху. У настоятельницы наличествует орден преподобной Евфросинии Московской. Именно такую награду патриарх вручает за «выдающиеся заслуги в сферах морально-нравственного, христианского воспитания детей, милосердия и христианского служения немощным, больным и сиротам». Ну что же, заслуги и правда выдающиеся. Не менее серьезные заслуги есть у министра культуры Московской области, Галины Ратниковой: нам удалось выяснить, что именно ее подписи не хватило реабилитационному центру для начала реконструкции корпуса. У Галины Константиновны, конечно, тоже есть орден от патриарха. Для Московского патриархата такая трогательная забота о детях в порядке вещей. В Москве РПЦ получила помещения детской поликлиники и сдает их под офисы. Сретенский монастырь добился выселения школы № 1261. В Днепропетровске УПЦ МП отбирает здание школы у детей-инвалидов.
Разумеется, руководство центра уже обращалось во все инстанции. Всё без толку, дело идет к победе монастыря. Единственная оставшаяся возможность помочь центру «Детство» — широко распространить эту информацию в блогах.
URL записи Меня тошнит всерьез от такого дерьма. Такое чувство, будто я наступила в что-то настолько отвратительное, что и названия не подобрать.
Одной рукой Гарри вцепился в снич, другой отвесил Малфою в нос. Ноги тем временем отпнули сразу два бладжера. А потом он нахрен отбросил метлу и полетел как супермен!(с)
Запоздало напишу: сегодня я наконец-то выспалась. И кошмаров не было. Были эпичные носороги, катавшиеся на карусели.
Одной рукой Гарри вцепился в снич, другой отвесил Малфою в нос. Ноги тем временем отпнули сразу два бладжера. А потом он нахрен отбросил метлу и полетел как супермен!(с)
Одной рукой Гарри вцепился в снич, другой отвесил Малфою в нос. Ноги тем временем отпнули сразу два бладжера. А потом он нахрен отбросил метлу и полетел как супермен!(с)
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
Одной рукой Гарри вцепился в снич, другой отвесил Малфою в нос. Ноги тем временем отпнули сразу два бладжера. А потом он нахрен отбросил метлу и полетел как супермен!(с)
Название:Серебряный дракон Автор: Dos Бета: - Фэндом: DMC Персонажи: Вергилий|неДанте, на очень заднем плане мелькнуло Спарда|Ева Рейтинг: G Жанр: surrealism Предупреждения: Крайне тяжелый текст читать дальше И ветер, как всегда, гонит тяжелый и жирный пепел, клубы дыма сворачиваются на небосводе в черный змеиный клубок. Только изредка мелькает светлая чешуя, да раздвоенный рыбий хвост веет дым. Демоны неосязаемыми тенями скользят по асфальту, не тревожа черную листву. Опустелы эти тени, ни капли тепла в них, один лишь холод. Преломленный свет пламени не развеивает прах усохших тел, только разлетаются полы сотлевших саванов, до легчайшего праха сгорая. И сами демоны рассыпаются в такую же серую пыль, разлетаясь по ветру. Потеки черной крови истлевают с лезвия меча. -Данте. Данте злобно косится, оскалив зубы. Клыки остры, а радужка заполнена кровью – когда-то благородной, демонической. Огненные блики дрожат на мече. -Чего тебе? – шепчет сипло. Ему уже перерезали горло, зашивали обратно грубыми нитками. Наизнанку вывернуты жилы, пульсируя бешено и зло. Он так знакомо-незнакомо трет скулу, шипит, когда едва затянувшиеся раны раскрываются. И ногти не закруглены, как прежде, обломаны и хищно заточены по краям – легко ими рассечь демона надвое. -Я за тобой. Смеется Данте – сумасшедшее и совсем по-чужому. Ядом, отравой пропитан этот смех. Плещется в венах дурная кровь, сужая зрачки. Пустая кровавая глазница мертво смотрит со свинцовых облаков. Прахом присыпаны серебряные кольца свернутого в пружину дракона. -А не шел бы ты, Вердж, а? – и снова засмеялся, безумно и далеко. Разошлись края воспаленной ссадины, истекая мутной сукровицей. А Данте даже и не заметил, только как-то небрежно закусил сигарету. Совсем как обычный мальчишка из средней школы, тайком учащийся курить. В темных волосах путается огненный свет. Только одна, недокрашенная прядь млечно белеет в подступающих сумерках. Так хочется выдрать всю черноту, всю, до последнего темной нити. Она как липкая, гадкая грязь. Варенье, вспоминает Вергилий, варенье. Сладкое, невозможно сладкое, приторное – оно затягивает внутрь себя мух, склеивает им сетчатые крылышки. Убивает, подменяет муху засахаренным трупиком. Иссохшие тени окружают, накрывают с головой. Трудно дышать. Данте скалится – ему не страшна глухая асфиксия. От жара кривится жестяная кора крыш. Данте говорит что-то про демоническую кровь, про ненависть, про демонов, про самого Вергилия, до смешного уверенный, что брат все поймет и оставит его. «Свободой» называет он свое нищее скитание. Когда-то, давно уже, услышал Вергилий такую фразу – «человек судьбы». Сказали ее про Еву, не ласки ждавшей, а предательства. Прозрачное ожидание ранило ее сильнее, чем горькая, полынная нежность. И совсем не странно было Вергилию, что улыбка ее полна светлой горечи и тоски. Немые слова застывали на губах, легким дымными рунами выстывали в ледяном воздухе. «Человек судьбы», произнес Спарда, закрывая дверь. Ни шага, ни шороха не осталось памяти. Только холод. Разбитое стекло монокля больно порезало пальцы. Вот и сейчас на лице Данте была такая же смутная тень – но не смягченная, как у Евы, а вострая и едкая. И не холод – огонь ореолом окружает его. Иней не искрится на висках. Черный орсель спорит с красным. Огненные щупальца разрывают горизонт и снизу-вверх взвеваются столбы дыма, так похожие на выгнивший кишечник, вырванный из разлагающегося демона. Ассоциация – скотобойня. -Вердж, ты меня слушаешь? – Данте-неДанте на секунду становится похожим на себя прежнего. Тогда пахло сиренью – остро и пронзительно. А сейчас – гарью и отвратительным, дешевым табаком. -Не слушаю, — признался Вергилий. Толку ль отрицать очевидное? Все слова ясны наперед, нет нужды воспринимать их. Данте зло выдыхает рванное кольцо дыма. Линии на руках – окаменевшие кровеносные сосуды – алча пульсируют, сетчатой паутиной обвивают тело. Стальной скелет меча близок к руке. Зыбкая грань стирается огненными языками. Шаг до ада, шаг до рая. Дракон раскрывает чешуйчатые крылья, развеивая тысячелетний прах. Данте сжимает рукоятку меча. И нападает.
А потом Данте смеется – страшным, сорванным хохотом – позорно, только чтобы не забиться в истерике, как какая-нибудь барышня с надушенным платочком. Потому что Вердж, дурак Вердж – не атакует, только защищается. Исчезает в душной ночи, появляется из ниоткуда – но не заносит катану для удара. Разве что толкает в грудь раскрытой ладонью – и от этого еще обиднее. Сволочь такая. Это ведь нечестно, совсем нечестно. Будто каждую карту бьют не превышающей, и даже не козырной – а джокером. Высеребрен серп нарисованной улыбки, секутся едкие слова. Карточный император размахивает скипетром-позвоночником и зловеще тянет губы в стороны. Звенят бубенчики на колпаке – так же едко и гадко. Время растягивается. Все чаще Данте делает сильные, выматывающие выпады — только бы исчезло это вязкое ощущении мышьей слабости и немощности. Вскользь соприкасаются клинки, не касаясь тел. Обида давит на легкие, склизкой дрянью наполняет грудную клетку. Время совсем, совсем не двигается. Мертвое оно какое-то. Данте теряет ему счет – кажется, что время заело, как джазовую пластинку. Пламя, не убоявшись ветров и черной гнилой крови, продолжает трепетать языками – хотя уже чересчур долго – час или год? – и выжирает обугленные острова домов. Нечему гореть уже, лишь плавится железо. Потом Вердж просто выбивает меч из рук. Как смешная карнавальная вертушка, закрутился он воздухе. И упал. Упал. Вместе с рассудком. Данте пытается как-то, хоть как-то убить – кинуться, удушить, загрызть, вырвать глаза. Но спокойно лицо было и, верно, пульс неизменен. Ледяная рукоять не жжет его пальцы. Никто их не увидят, лишь проклятые тени демонов угадываются в горелых домах. Ничто не мешает захлебываться, давится, задыхаться в зримой, осязаемой ненависти. Как же Данте ненавидит. -Кого? – спрашивает Вердж, перехватывая руку. Вспомнилось, как сквозь ржавые кибернетические нагромождения звука прорывалась нервная и иссушенная нить голоса — “Every day I Hate”, -повторял голос, — “Every day I lose my name”. В поиски страшных историй звала она, истлевая безымянными обрывками нот. …Это мертвое время движется согласно своим нечестивым законам. Его стрелки дрожат, наполняя Хроносов клубок мелодичным ритмом. Это не демоны – это время шипит, выскакивая из темных углов. Удушая спиралью золотистой пружины, вонзая ядовитое трехстрелочное жало в тело. Шрамы – белые стрелы. Вердж уже наверняка не помнит, когда и где получал каждый. Слишком много битв, что бы упомнить все ранения, пусть и пустяковые, но оставившие след на теле. На выгнутой линии тазобедренной косточки — три родинки, стянутые шрамом, как бинтом. Так просто было соединить их, прочертив пальцем светлые линии – одну, вторую, третью. Вердж - отражение, у него эти родинки замыкаются так же. Легко коснуться стертого шрамом журавьего клина – и пусть замкнется кривая. Легкая чешуйчатая броня не препятствует прикосновениям – удобно на нее ложится ладонь. Раскрытая, как планки веера. Небесная скотобойня скрылась под вязаной шалью мрака. И дым не мешает дыханию. Привычны морали и запреты, нет за ними правды – не удержишь ее, как воду иль мыльные пузыри. Хрустальные зрачки расширились, а дыханье сбилось — наверное, Вердж даже успел увидеть, как выскальзывает из разорванного живота вострый стилет. Родинки обезображены уже двумя ранами. А что? Данте разумные мысли с бредом мешает, значит – сумасшедший, а сумасшедшим все можно. Время раскручивает пружину, избавляя от ненужной близости. Тлеет сигарета и тянется цепочка следов по белому пеплу. А серебряный дракон сорвался с небес. Хвост тянулся белым кометным следом. Он вцепился лезвиями-когтями в синий плащ и застыл, застыл вышитой завитушкой. Ничто не истина, и все дозволено.
-Ты совсем не умеешь устраивать вечеринки. -Прости. И снова тишина, как в дремучем лесу. Горько-кислы слова, они совсем-совсем не знают, что сказать друг другу. «Я больше так не играю!» — готовы хором воскликнуть они, как дети. Только много что не позволяет – тянется узел из обид, мешает гордость. Серебряный дракон наблюдает вполглаза, готовый расправить крылья. Голубо его дыхание. «Нападай», шепчет он. И Вергилий нападает.
Одной рукой Гарри вцепился в снич, другой отвесил Малфою в нос. Ноги тем временем отпнули сразу два бладжера. А потом он нахрен отбросил метлу и полетел как супермен!(с)
Три крошечных ГриммРена с ООСом и плинтусовым рейтингом. "На крыше" Цинковые листы, выкрашенные в светлые краски, тянутся по всей Каракуре нескончаемой ребристой волной. После знойного дня от них так и тянет пылающим жаром. Цинк легко бы обжег. Глиняная черепица же приятно теплая. На ней удобно лежать, через паутину ресниц наблюдая за закатом. -И какого черта ты наблюдаешь за этим? Гриммджоу стоит в паре шагов, и тоже смотрит на слепящее солнце. -Мне надоело смотреть на людей. -Хах, а ты не только должен смотреть, а еще их защищать, Абарай. Хоть от того же меня. Прохладные синие тени поглотили последние золотисто-рыжие пятна в воздухе. -А зачем их защищать? Все равно они все уже неживые. -Ты о чем? – Джаггерджаку непривычно видеть Ренджи таким задумчивым. -Вокруг – сплошные манекены. С разными лицами, разными характерами. Где-то свободы воли больше, где-то меньше. Но все равно, голову на отсечение даю, девяносто процентов – муляжи, созданные кем-то. Чтобы нам жить было веселее. Людей-то все больше и больше становится. А откуда новым душам браться, а? Вот и получается, что только пустые оболочки. Лица на улице – самые разные. Мужчины, женщины, дети, старики… Иногда попадаются даже инвалиды: на костылях или колясках. Все вроде правильно, но все равно, вокруг сплошные муляжи. Манекены с пустыми глазами, запрограммированные на несколько действий-алгоритмов. Гриммджоу думает об Улькиорре. Ренджи – о Бьякуе. Глупо было доверяться им - столь разным и столь похожим. Оба обещали душевную близость и отказывали в физической, превозносили платоническую любовь, за льдом безразличных масок скрывая презрение. И Гриммджоу, и Ренджи могут сказать, что новые души откуда-то берутся. Что их создает Король Общества Душ или кто-то еще… Да только это не аргумент. На улице Уруру разжигает фонарь, и его желтоватый свет разгоняет все тени, притягивая мотыльков. -Не хочу об этом думать, - и Гриммджоу в каком-то яростном порыве подался вперед, кусая ледяные губы Абарая. А Ренджи запрокинул голову назад, поддавшись так естественно, как будто все так и должно быть. Именно так, и никак иначе. Ведь только так можно выдрать из своих мыслей, хоть и ненадолго, холодных и отчужденных объектов одержимости. "Захлопни окна, захлопни дверь" Угрюмо моросит дождь, на листьях опавших сочиняя дневник. Каждый иероглиф рябью проступает на гладкой поверхности луж, венчая себя водной короной из легчайших брызг. Отжившая листва идет ко дну, складывалась сиеновой мозаикой. Голубо и хладно дыхание ветра. Полна картонная папка бумагами, и не усомниться, что каждая значительна, каждая требует треугольного оттиска печати. Гриммджоу делает вид, что это так срочно, так важно – словно небо упадет, если камелия не заиндевеет на бумаге, вместе с жирными линиями, складывающимися в цифру «шесть». Младшие офицеры испуганно расступаются пред ним, стыдясь своей мышьей слабости. Без стука Гриммджоу проходит в кабинет – давно не нужно ему разрешение. Скоро, скоро упадет папка на пол, разлетятся бумаги, как птицы – ведь нельзя удержать их, когда руки блуждают под тканью кимоно. Алые волосы липнут к влажной форме. Воздух сгущается и дышать нечем, нечем. Саднят губы от укусов, и железен вкус крови. -Черт, почему ты не можешь найти другой повод приходить сюда? – получасом позже Ренджи перебирает кипу бумаг, проставляя галочки и подписи. Расцветая, не тает камелия. -А он есть? И правда, нет другой причины появляться арранкару в казармах – отчеты, лишь отчеты могут привести его сюда. Жутко скалится Маюри, истыкивая пленников, как бабочку, булавками. Крылья пришпилены, не улететь к серебряному полумесяцу. Клетка давно захлопнулась, и нет выхода из нее. Сколотая маска ведет лишь к смерти. -Сколько осталось времени? - нет нужды пояснять слова. С самого начала все понимали они, что нет возможности быть. А после смерти души разминутся в мире живых. -Дня два-три. От Заэля уже почти ничего не осталось, - с ложным покоем говорит он, словно и не тревожат его грядущие пытки. Чего же ждал Ренджи – что он будет бить себя в грудь и царапать ногтями лицо? Нет у Гриммджоу меча, за семью печатями хранится он в Улье. Чего же Ренджи ждал? -Завтра небольшая группа синигами отправляется в Генсей. Только я тебе этого не говорил. Скоро, совсем скоро вспыхнет синее церо в казармах второго отряда. "Пугало старое, пугало молодое" …Над прудом сновали ломкие стрекозы. Садясь на камни, давно поросшие мхом, они складывали яркие крылья, становясь похожими на диковинные цветы. Широкие листья папоротника, неожиданно проросшие на камнях, завивались спиралью. Пели красные птички, улетая в джунгли все дальше и дальше. Ренджи погладил Забимару против шерсти. Шкурка такая теплая и живая. Под шкуркой – сердце и кости. Под шкуркой – душа. -Знаешь, Ренджи, - открыв желтый глаз, трогательно произнес занпакто,- первые двести лет мы тебя боялись. -А теперь привыкли? – Абараи улыбнулся и еще раз провел ладонью вдоль шерсти. Недовольно фыркнув, Забимару несильно укусил пальцы другой руки – предупреждая. -А теперь мы боимся его, - смиренно ответила змеиная часть, со страхом глядя на белую пантеру, спящую в запутье лиан.
Одной рукой Гарри вцепился в снич, другой отвесил Малфою в нос. Ноги тем временем отпнули сразу два бладжера. А потом он нахрен отбросил метлу и полетел как супермен!(с)
Решила - нечего растаскивать исполнения с различных фестов по отдельным постам: поэтому соберу их здесь) Сортировка - по времени написания. Bleach. Рангику|Орихиме "Рангику/Орихиме. Учить играть на фортепиано."Позорище мое околоюрийное... Музыка, рожденная сухими значками-нотами – скупая и скучная. Чаще всего – просто мертвая. Орихиме неуверенно касается кончиками пальцев клавиш. Фальшивые, фальшивые звуки складываются в тусклую мелодию. Смысла в ней нет – он давно стерт неумелыми музыкантами. От чужого тепла закружилась голова. Иноуэ спутала клавиши, взяла слишком высокую ноту: руки неловко тряслись. Мацумото аккуратно закрыла ее глаза ладонями. -Импровизируй. Экспромт – то же самое, что танец на острие ножа. Одно неправильное движение – и все предыдущие труды обращаются в пыль. Орихиме с удивлением понимает, что мелодия у нее – живая. Bleach. Гриммджоу, некий персонаж икс "Любой из арранкаров. Прошлая человеческая жизнь, причина смерти. AU"Опять инцест, ага ТТ -И каким-то макаром все вновь закончилось хорошо, - он довольно скалится. Вечер закончился удачей. Дремлет стылый вечерний туман, рваными кольцами затягивая лес в свою дремучую сеть. Жемчужины звезд блестят в разрывах листы, как бисер. Полумесяц луны истаял в клочьях облаков. Темно, темно в лесу, мерещится за каждой ветвью, за каждым папортниковым листом дикий звериный глаз. Спиралью скручиваются потроха, змеями сворачиваются на сырой земле. Под шкурой – горячее-горячее мясо и литры крови. Пауки сползаются – растягивать серебряные паутины, ловить черных сухих мух, что скоро слетятся на запах. Осязаемо пахнет смертью – он чувствует звуки одной лишь кожей. -Давай быстрей, - брат торопит, нервно перебирает деревянные бусины браслета. Непривычна ему влажная и душная ночь, и нет огня в руках. С неба рукой не схватить звезду. -Подожди. Мертвый золотистый глаз спутан белой пленкой – словно хрустальное стекло он, гладок и холоден. Когти темны и востры, как пики, глубоки борозды от них. Легко прошили бы они насквозь – но Гриммджоу оказался быстрее. Черная шкура расходится под лезвием ножа – так просто и послушно, как рисовая бумага. И богатые дамы в свете прельстительно воскликнут: «Ах! К черным глазам – черная шуба, дорогая!». Черная, черная кровь вязнет на лезвии – и стекает вниз, капает на тревожных глухих пауков. Суматошно разбегаются они, в слепом ужасе прячась во мхе. Не остается ни цепочки следов, ни нитей паутины. Еще теплая шкура греет плечо. -Идем. Брат нетерпеливо хватает за запястье и тянет, тянет вперед. Гладки пальцы – и мнится, что нет узоров на них. Черны треугольники татуировок. Он спешит, тянет к дому – к кровати, где одно одеяло для двоих. Только там они задыхаются от невозможности не быть. Они падают, падают, падают, нарушают законы, морали, заветы. Не суждено им было быть вместе, и души разделены. Ему уже не видится хищный желтый глаз за ветвью, за папоротниковым листом. Гибко тело пантеры, туман узит легкие шаги. Тугой горячий ком органов скоро согреет истерзанное голодом чрево. А рука со срезанными ногтями будем бессильно царапать землю. DMC. Леди|Неван "Леди/Неван. Леди оказывается не так бесстрастна, как можно было предположить." Выбирая богов, люди выбирают свою судьбу. Стали прахом давно Пречистые, да исчезли во мгле – а люди поклоняются, поклоняются взлелеянным алтарям, ласкают взглядами сухие, мертвые маски. Души затянуты в сеть, и в безбожии так легко обвинять. Девочка, совсем девочка с разными глазами шепчет молитву, такую иссохшую и бессмысленную – вязи слов давно утратили силу, не убоится их рыжая демонесса. Заживо гниет она в потонувшим театре, русалочьи смеется и зовет к себе. Ах, как же просто попадали моряки в холодные объятия, и страшно задыхались ее смехом. Стрелы летучих мышей обхватывают тонкий стан – и чудится, чудится, что жесткая геометрия живого платья превратится в украшенный лилией корсет. Кровью омыта изогнутая линия губ. Безмолвно зовет она в свои владения, где шепчутся тени, не доверяя слова воздуху. Легки шаги, а театр раскрывается, как ребристая раковина, обнажая рыжеватый жемчуг своего нутра. Ржавеют волосы в радужном свете софитов. И летучие мыши суматошно вьются вокруг тела. Хмелеет и тяжелеет взгляд – русалка, действительно русалка, ничуть не демонесса. Лишь спирали раковины не хватает ей в легкой, прозрачной руке. И глаза у нее – рыжие-рыжие, уставшие. Подвержены сомненью повелители снов, она выкрала их иссеребренные путы иллюзий. Давно отреклась она от идолов, и сама выбирает себе рабов и хозяев. Греховные мысли не тревожат ее. Летучие мыши разлетаются черным вихрем, тревожась и сторонясь прикосновений. В ладонях гнездится тоска, дремучая и глухая. Она ждет, ждет чего-то – тихо и безмолвно умирая от ожидания. Время замерло в Хроносовом клубке. Она не избегает горькой, лавандовой ласки – хотя ей легко серебряно засмеяться и убить поцелуем. Губы солены, будто та самая завитушка раковины, в которой шумит море. Гибко тело, а курчавые волоски липнут к пальцам. Лютой, звериной тоской пропитана она, и до смерти пронизана ядом чуждой не-любви. ...А позже они не успевают спросить имен – полудемон идет по следам, замытым соленой водой водопада. Мальчик-смерть прерывает ожидание. Bleach. Гриммджоу, Ренджи "Гриммджо/Ренджи или наоборот. Ренджи находит едва живого Гриммджо возле руин Лас Ночеса" Кто заставил его верить сухому, острому песку? Осколки стеклянных деревьев изранили руки, растравили старые шрамы. Крестом пересеклись воспаленные рубцы на груди. И песок вокруг напитался кровью. Потревоженные ящерицы выбирались из узких нор, а меч затерялся в песках. «В ком тело – пакля, сердце – горстка серы, состав костей – валежник, сухостой» иногда говаривали в четвертом отряде, простирая ладони над ранами. Зеленое сиянье стягивало затвердевшую кровь. Черная ткань мягко касалась заживших ран, и снова шли в бой исцеленные. Кипуч порыв, и Ренджи сам не понимает, зачем лечит выстывшего изнутри арранкара. Прозрачное тело пронизывало ладонь. И облака по небу плыли безмятежно, совсем как белые лепестки по воде. Верно, где-то далеко ледяные цветы раскрывались в руках маленькой синигами, которая не страшится огня. Воздух полон острого песка, и арранкар едва успевает выкашливать невидимое стекло вместе с кровью. Глаза его не видят свет, а кожа холодна, так холодна. И он слепо цеплялся за руку, на ощупь пытаясь определить – кто его спас? Голос срывался на хриплый выдох, и не разобрать слов. Ребра рвано ходили под кожей, и тяжко, так тяжко дыханье. Не чувствовать, не видеть – облегченье, незачем арранкару знать, кто его излечил. Туго стянуты закрывшиеся раны бинтами, а песок заметает следы.
Одной рукой Гарри вцепился в снич, другой отвесил Малфою в нос. Ноги тем временем отпнули сразу два бладжера. А потом он нахрен отбросил метлу и полетел как супермен!(с)
Соловьем разливался конферансье – маска со сведенным судорогой ртом и слепыми впадинами глазниц. Белое одеяние влажно облепляло по-птичьи острые кости, окутанные прозрачной кожей. Пальцы казались обрубленными. Бесцветные пряди клейкой паутиной липли к лицу. За его спиной разжигались тусклые лампочки-светлячки – по две, как сломанная новогодняя гирлянда. Или как глаза хищных зверей. Негромко играли скрипки: одна и та же нудно-режущая мелодия повторялась, резко обрываясь и начинаясь заново. Не кассета заела на безъязыком магнитофоне – Ренджи четко, как в увеличительное стекло, видел на балкончике скрипачек. На точеных, белых шеях застыли уродливые пятна, кокетливо прикрытые кружевными воротничками. Из темноты закулисья выбрались тихие шаги, негромкие переговоры, смешки и далекое под-диафрагменное рычание. Острые стрелы теней легли на освещенное полукружье сцены, рывками, изломанными движениями очертили пол. Отблески гирлянд медленно истлевали. Конферансье улыбался. Кто поручился бы, что закрытые глаза мешали ему видеть чужие тени у своих ног, изломанные и мертвые? -Это будет интере-е-есно! – закончил свой монолог конферансье и нелепо взмахнул широкими белыми рукавами. Тени уже не стелились по полу, они обрели объем и надвигались одной волной, уродливой колышушейся массой. Рядом ниже – Ренджи точно помнил, что это было – Орихиме осторожно взяла ладонь Рукии, как голубя. И пальцы сплелись – крепко-накрепко. Ничто не разъединило бы их. Узкая ладонь с гипертрофированно длинными пальцами закрыла рот конферансье, не давая ему говорить. Звякнули широкие серебряные браслеты. Зашуршали шепотки, как летучие мыши в пыльной темени чердака. Черными бутонами расцветали смешки и шутки – раскрывали кожистые крылья летучие мыши. -Не будет никакого жевания соплей, сантиментов и прочей херни, только жесткач, опасный для вашей жизни. Беременным и слабонервным деликатно намекаю: пошли вон отсюда. Никого не держим. Вязкое и жесткое отражение – невозможно широкий рот, суженные глаза. Белое стало черным – но так причудливо-абстрактно, что и не замечалось это, уходило от вскользь брошенного взгляда. Слепок, неправильная копия. Кривые зеркала отразили и исказили друг друга. Замелькали полумесяцы чеширских улыбок – сначала робко, боязливо. Все перемешалось, спуталось, словно в предсмертной картине слепого художника. И страшно, и интересно. Дрогнул безгубый рот и пополз по-змеиному, растягиваясь все шире и шире. -Что лыбитесь? Я сказал – ВОН ОТСЮДА!!! Легкий девичий вскрик – и Орихиме пристыжено закрыла ладошкой рот. Испугалась, испугалась девочка страшного крика. Рукия спасла ее, громко чихнула (и как только смогла?) и тихо засмеялась – не над ней, над собой, неловкой, неуклюжей. Потешалась добродушно, необидно – как над наивным ребенком, верящим каждому слову. Ренджи легко толкнул ногой спинку кресла – затихните, не нужны сейчас ваши шифры-ленты, затягивающиеся в странную вязь. Все чаще забывались нужные слова, спрятанные, погребенные за бессмысленной мишурой натянутых улыбок Кровь наискось расчертила светлый круг сцены –резко раскрылись планки алого веера. Мутен и тяжел стал воздух, напитавшись железом. Конферансье растянул в уродливой и страшной улыбке бледные губы. Щурился по-нечеловечьи: сыто и счастливо. Кровь выстыла на белых пальцах, светлым дымком путалась меж ногтей. Лезвия, лезвия - не ногти, были это. Синие тени вывернулись наизнанку, острыми углами разрезали стены, пол, потолок. Вывернулись наизнанку спирали паутин, открывая взгляду ядовитых пауков. Колыхнулись и заметались в воздухе крики, как испуганные ласточки. -Добро пожаловать в наш цирк. А потом погас свет. Казалось бы, всего на пару секунд моргнули лампочки – но зрителей уже не было. Как и теней. Были только кровавые полосы на полу. Кто-то смеялся за кулисами, дико и безумно. *** -Ренджи, мать твою, прекращай орать, - устало пробормотал Гриммджоу, вырывая из сна в реальность. Из того сна, где Абарай видел кровавые отпечатки ладоней на стенах, разорванные в клочья тела. Где он видел слизистую изнанку своего желудка и вываленные на пол кишки. -Да забудь ты уже об этом, - Гриммджоу придвинулся поближе, ткнулся лицом в плечо, не обнимая. Их постель слишком узкая для двоих. В окно билась умирающая муха и мешала уснуть. Трепыханием прозрачных крылышек развеивала сырую тишину, отгоняя первые, легкие шаги снов. Лоскутное одеяло давно отсырело изнутри и запутало тело в удушливый кокон. Жилы на руке проступали крупно, пульсировали, разрывая кожу. Короткие ногти с белесыми полосами были мирно скруглены, ни капли жуткого не было в них. Если бы Ренджи случайно увидел их – не догадался бы, что встретил Гриммджоу. Ему больше шли острые, скрюченные когти. Как раньше. Как Джаггерджак мог забыть? …Где-то там, в страшном сне, держались за руки Орихиме и Рукия. Вырванные кровеносные сосуды сплетали их, в гротексном подражании сиамским близнецам. *** Гриммджоу встал с постели перед самым рассветом: когда еще не видна кривая линия горизонта, лишь слабо голубеет воздух, да прячется по углам сырость. Мыши скреблись на кухне. Сипло захрипел Ренджи во сне – он давно потерял голос. Сжались пальцы на одеяле – как в предсмертной судороге. Гриммджоу опять до крови исколет пальцы, нанося хлипкие стежки. Когда же рыжий дурак поймет, что с тем, что нельзя изменить – лучше смирится? Успокоение будет приходить ему лишь в полночь, когда вместо призрачного отсвета крови – кровь настоящая. А утром окостенеют простыни, пропитавшись ржавчиной. -Вставай. Утро уже.
Одной рукой Гарри вцепился в снич, другой отвесил Малфою в нос. Ноги тем временем отпнули сразу два бладжера. А потом он нахрен отбросил метлу и полетел как супермен!(с)
Название: Спектр Автор: Dos Бета:- Фендом: Bleach Пейринг: Бьякуя|Ишида Рейтинг: G Статус: закончен Размещение: запрещено. читать дальше Белый. Над кружкой поднимался легкий дымок. Если смотреть сквозь него, то очертания окружающих предметов немного выцветают – за исключением белоснежного хаори. Стол – как невидимый барьер. Иногда они скрещивали взгляды, заполняли чужие зрачки до краев, пропускали ходы или жертвовали пешками. С холодной иронией забирали чужие мысли себе. У Бьякуи есть почти все черные фигурки. Ишида не жалел о потерянном – ведь это обмен. Собраны белые пешки, и холодная маска дает трещину. Почти незаметную – у виска. Все началось случайно.
Красный. Треснувшая ручка, немного глупый рисунок с кошками – но Урью любил эти чашки. Только в них душистый травяной чай раскрывает свой вкус полностью. Бьякуя привык пить такой чай не из дешевых керамических чашек, а из древних глиняных чаш. Он неловко держит чашку, слишком легкую и непривычную. От пара запотели стекла очков – и Ишида снял их. Неловко щурился, пытаясь поймать баланс. И увидил то, что не видел до этого – пальцы Кучики изрезаны острыми сколами керамики. Белая кошка стала красной – только кончик хвоста остался светлым. …Урью осторожно заклеил порезы пластырем – пусть гигай, но так было правильно. Услышал тихое «спасибо».
Оранжевый. За окном стремительно темнело; в стеклянных стаканах и прямоугольниках очков полыхали осколки заката – рыжие, яркие. Бьякуя протянул руку к окну – так естественно и просто, словно это тщательно обыгранный ритуал, никогда не меняющий декораций. Он ловил последние солнечные лучи, пытался задержать тепло хоть ненадолго. Узкие лучи пробились сквозь легкие занавески– и Ишиде тоже захотелось застыть так, согреваясь последним теплом. Урью и не заметил, как накрыл вторую ладонь Бьякуи своей. Прощально улыбалось солнце.
Желтый. Узкий диван – совсем, совсем не подходящее для аристократа ложе – но другого Ишида предложить не может. Бьякуя и не настаивал, говорил, что устал от аристократических правил. Ишида думал, что мало кто видел Кучики таким – не спокойно-ледяным, а спокойно-домашним. Бьякуя помогает расстелить простыню – веером ложатся складки, рвется старая ткань. Мороз пробежал по коже, невероятно, но Урью точно видел – Бьякуя улыбнулся. Пусть самыми уголками губ, незаметно, но улыбнулся. Он ушел в ванную – а Ишида спешно зашивает дыру. Желтые стежки поверх белой простыни – так нелепо, глупо. Бьякуя снова улыбнулся.
Зеленый. Это такая игра. Где можно говорить не о долге и чести, а о пустячных вещах, есть не изысканные блюда, а суши из кастрюли, разогревать воду не в чайнике, а в микроволновой печи. Где можно смотреть чушь по телевизору, где нет кенсейкана и волосы у аристократа растрепаны, как у дворового мальчишки. Только спиралью завитый шарф Бьякуя так и не снял. Ни на что ни надеясь, шутки ради, Урью потянул за край шарфа – мнилось, что это тоже кусок холодной маски. Зеленое ничто, от которого не исходит ни тепла, ни радости. Бьякуя – незнакомый, теплый взгляд – приподнял подбородок; тут же подошел страх – вдруг остановит, не позволит? Ишида инстинктивно приложил руку к его груди, слева. Безмолвная просьба. Под рукой равномерно пульсировало сердце. Шарф с едва слышным шорохом упал на пол.
Голубой. На улице смеялись ловцы мотыльков – спешили, бежали к едва загоревшимся фонарям. Чертили небо светлые крылья – а тени от них задевали лицо на излете. В плечо ткнулся подбородок, а по спине пробежали мурашки. Прозрачное тепло чужого тела впиталось в кожу. Неожиданно обострились чувства – и Ишида слишком ясно увидел незаметные узоры на крылышках мотыльков, отпечатки пальцев на стекле, детские улыбки, мягкие тени, обнявшие фонарь, и надпись голубым мелом на асфальте: «Теперь на нашем корабле всегда будут фейверки и маскарады» Тепло кружило голову сильнее, чем прикосновения. И Бьякуя чувствовал это – не касался, а лишь натягивал невидимую нить близости, пропуская ненужные дни.
Синий. Ишида не знал, как это приятно – просыпаться перед рассветом. Спал он урывками: на полу, постелив одеяло. Ночь медленно отступала, возвращая небу синий цвет – а Урью, до самого рассвета, почти не касаясь, водил раскрытой ладонью по лицу Бьякуи – как слепой, страждущий запомнить черты лица.
Фиолетовый. …Почему-то Урью уверен, что его волосы пахнут мягкими фиалками. Перед там как уйти, Бьякуя прерывисто обнимает его – и, словно испугавшись своей горячности, отпускает. Волосы Кучики и правда пахли фиалками. Случайностей не бывает.
Одной рукой Гарри вцепился в снич, другой отвесил Малфою в нос. Ноги тем временем отпнули сразу два бладжера. А потом он нахрен отбросил метлу и полетел как супермен!(с)
Название: Сочинение Автор: Dos Бета:- Фендом: кхм...это нечто вроде сайд-стори к Soul of City. Такого не было. Я просто балуюсь. Рейтинг: G Жанр: драббл Статус: закончен Размещение: запрещено. От автора: все писалось на одном дыхании, поэтому возможны мелкие ошибки. читать дальше -Записываем. … Кеша, сопя от усердия, рисовал на последней странице тетрадки дракона. Дракон получался красивый, с широкими крыльями. Жаль только цветных ручек не было… -Это еще что за художества? – прозвучало над головой. Кеша втянул голову в плечи. Учитель русского языка взял тетрадку, посмотрел, хмыкнул. Класс затаил дыхание. -Рисуешь ты хорошо. А вот сможешь сказать, о чем мы сейчас говорили? *** -Кеш, ну это просто невозможно! Шестая двойка подряд! Тебя ж отец прикончит, если узнает! Сколько уже можно рисовать на уроках? – Степа потряс перед братом дневником. -Я люблю рисовать… -Любить то люби, но не относись так пренебрежительно к учебе! Тебе ведь потом эти знания пригодятся. Вместо ответа Кеша вздохнул и уставился на стену. Конечно, он все это понимал, но… -Завтра тебе надо будет сдать сочинение. Только попробуй не написать, я тебе лично голову оторву! Мелькают светлые полоски тетрадных листов. На полях – размашистым почерком «Напишите о своем лучшем друге». Вот и попал…Все же знают, что ему писать не о ком. Вот что они оглядывались и хихикали. Будто я обязан иметь друга именно для таких случаев. Чтоб было о ком писать в сочинениях. Лучший друг… Друг… Нет друга – придумаем, проблема что ли… «Сначала я не хотел, что бы он был моим другом. Я был ему благодарен за то, что он спас меня. Но не более. Я боялся его. Когда мне было лет шесть, Степка принес домой змея-альбиноса. Сначала змей опасался, прятался по углам, но потом я смог его приручить. Он никогда не кусал меня, потому что я понимал, что ему не нужно изобилие ласки. Единственное, что ему было нужно – тепло. Когда я приходил домой, он всегда лежал на подоконнике и грелся на солнышке. Не знаю, как такое возможно, но змей словно чувствовал мое присутствие. Если приходил брат, то он продолжал спать, а если приходил я, то он долго смотрел на меня немигающими красными глазами. А потом переползал на кровать и сворачивался кольцами. Змей ждал, когда я поделюсь с ним своим теплом. И я делился. Но однажды я не смог дать ему тепла. И тогда он впервые укусил меня. Все всегда считали, что он был ужом. Но змей оказался гадюкой. С тех пор я начал бояться его. И однажды змей просто исчез. Он мне очень напомнил моего змея. И смотрел точно так же, как и он. И я боялся, боялся, что он тоже скрывает в себе яд, который сможет меня убить. Поэтому я не стал доверяться. Но когда мы встретились во второй раз, то… все было по-другому. Я увидел в его глазах отчаяние и прямо звериную тоску. И тогда я понял: он не ядовитый. Он нуждался в поддержке, и я протянул ему руку. Сначала он не хотел принимать мою помощь, говорил, что ему это не нужно. Но вскоре сдался. Ему тоже нужно тепло. Но он предпочитает добывать его сам. Но если приручил кого-то – то будь добр мириться с его привычками. К тому же у него порода такая… Внезапно я понял, что все поменялось. Теперь уже не он нуждался во мне, а Я в нем. Мне стало важно сидеть рядом и слушать его пространственные рассуждения, сказки о древности, страшилки…Важно было видеть ледяной взгляд, неизвестно почему медленно теплеющий, когда он смотрит на меня. Сначала я думал "Пусть все так и будет, перестать общаться я всегда успею. Это просто глупые разговоры, ну, может, небольшая привязанность. И больше ничего. Пусть все так пока и будет, черт с ним." И как-то однажды из всего этого осталась только "небольшая привязанность", потом большая, затем огромная. Теперь я уже просто не мог без него. Мне стало важно, очень важно, делится с ним своим теплом. Но ему это было не нужно. Я забыл о том, что он хищник. Кроме змея, тогда у меня жил еще и ворон. Обычно змей не проявлял никакого интереса к птице, но когда я не смог дать ему тепло – он забрал его у ворона. Изломанные крылья, раскрытый клюв – это единственное, что я увидел за чешуйчатыми обручами. Но прежде чем змей сожрал его, я увидел в желтых глазах ворона такой страх… Сейчас я ощущаю себя тем же вороном в тисках змея. Я чувствую, что он рано или поздно слопает меня, несмотря на все улыбки. Но мне все равно: сейчас мой змей-альбинос притягивает к себе, гипнотизирует взглядом алых глаз. А я иду к нему, и ничего не могу поделать с собой. Потому что… мне нужен его холод, ведь я задыхаюсь от своего жара. Наверное, здесь нужен моралистический вывод? Так вот: не будет вывода. Вы хотели сочинение о друге – получите, распишитесь.» *** -Кеша, ты что, влюбился, что ли? -Что-то я не припоминаю у тебя такого отношения к людям…Познакомь меня с этим змеечеловеком? Всем сердцем Кеша желал оказаться в каком-нибудь другом месте. Лучше бы получил очередную двойку. Зато не было этих дурацких шепотков за спиной, хихиканий, многозначительно напеваемых песенок о крепкой дружбе…